Евгений Водолазкин: фильм "Авиатор" на взлете

Писатель Евгений Водолазкин побеседовал с корреспондентом ТАСС об экранизации своего романа "Авиатор" и не только. Назвав себя "некапризным автором", он рассказал, как качественно разрушить собственный роман и воссоздать его заново. Также Водолазкин поделился рассуждениями о том, куда уходит диалог из жизни людей и почему самые впечатлительные из критиков — несостоявшиеся писатели.
— В последний раз, когда мы с вами разговаривали, вы сказали, что экранизация романа "Авиатор" выйдет зимой 2025 года. План все тот же?
— Фильм выйдет в прокат осенью 2025 года. Я его уже видел, и он мне очень понравился. Там еще не был поставлен звук надлежащим образом, но в целом монтаж уже был сделан, а монтаж, как известно, в каком-то смысле важнее, чем съемки.
— Почему?
Кроме того, я абсолютно доверяю людям, с которыми мне довелось сотрудничать. Здесь добрых слов заслуживает прежде всего Сергей Катышев, продюсер этого фильма. На пути у "Авиатора" было немало сложностей, и только его непоколебимая вера в проект позволила довести дело до конца. На своем капитанском мостике он стоял с терпением и убежденностью человека, который, проложив курс, уже от него не отступает.
— Очень часто бывает, что между режиссерами и литераторами, чьи книги они экранизируют, начинаются жуткие баталии. Как вам работалось с Егором Кончаловским?
— Мне кажется, с Егором нам удалось найти общий язык. Мы работали как единая команда, и возникавшие у нас расхождения удавалось преодолевать. Творческие расхождения всегда преодолимы. Непреодолима борьба амбиций, но у нас этого не было. Мы умели убедить друг друга и под влиянием аргументов меняли свое мнение.
class="WithMarginHOC_wrapper__WVU5n">

Вообще говоря, я — некапризный автор. Я знаю, что некоторые литераторы чуть ли не подсчитывают слова, которые не вошли в фильм. Это довольно наивное отношение к делу

Надо понимать, что речь идет уже не о романе. Экранизация — это совершенно новое произведение. Это — как гусеница и бабочка: одно происходит из другого, но выглядит совершенно иначе.
У кино и литературы разные законы. Если литература может себе позволить долгие описания, может где-то притормозить на портрете или пейзаже, то кино — это искусство действия, которое должно иметь определенный темп. Об этих вещах в свое время интересно писал Василий Шукшин — имею в виду его статью "Средства литературы и средства кино". В частности, он отметил, что из всего снятого им лучшим стало то, что изначально возникло как сценарий к фильму; те же фильмы, которые он снимал по своим рассказам, казались ему не столь удачными.
— "Авиатор" ведь тоже сильно отличается от литературной версии. Вы говорили, что роль доктора выйдет на передний план и видоизменится. Расскажете подробнее?
— Да, образ доктора Гейгера действительно отличается от того, каким он был в романе. Инициатором этих изменений был чаще всего я сам. Ведь если кто и может качественно разрушить роман, чтобы потом воссоздать заново, то это его автор.
Роль доктора — особая, потому что его играет Хабенский. И я хотел, чтобы этот выдающийся актер реализовался в ней в полной мере. Кроме того, в Хабенском сильно и режиссерское начало. Пронзительное чувство роли позволяет ему дорисовывать ее. Гейгер в какой-то момент превращается из спасителя и благодетеля Платонова в его соперника. Доктор — это, пожалуй, самый изменившийся герой "Авиатора".
— Решение о съемках фильма было обнародовано еще в 2019 году. С того времени поменялось очень многое (сценаристы, актеры). Мы знаем трагическую историю с Юрием Арабовым и Евгенией Добровольской. Наверное, первоначальный замысел сильно поменялся?
— Да, эта история действительно тянулась довольно долго, и команда несколько раз обновлялась. В какой-то момент был приглашен Юрий Арабов, без преувеличения великий сценарист. Впрочем, он был и великим человеком: у него тогда уже была четвертая степень рака, но он работал, преодолевая недуг.
class="WithMarginHOC_wrapper__WVU5n">

Общались мы исключительно по зуму. Юрий Николаевич лежал в своей домашней постели, над ним висела камера, и мы часами обсуждали сценарий. Был в этих обсуждениях свой трагизм, но Арабов создал хороший текст

Впоследствии у руля встал режиссер Егор Кончаловский, который доработал сценарий, сделав его более зрительским, придал ему большую динамику и объем.
— Получается, что сценарий не продолжен, не переписан, а видоизменен?
— Мы называли это адаптацией. Сошлись на том, что это не должен быть в чистом виде артхаус, но и не блокбастер. Продюсер Сергей Катышев — и я с ним совершенно согласен — считает, что любую историю в кино нужно рассказывать так, чтобы она вызывала интерес, — используя все подручные инструменты: графику, музыку, спецэффекты. Мы ведь работаем для зрителя.
— Когда дело касается искусства, стоит ли создателям ориентироваться на какие-то тренды и веяния времени для того, чтобы быть услышанным?
— Вполне допустимо дать понять, что ты используешь современный художественный инструментарий. Необязательно ходить одетым по последней моде (есть значительное количество вещей вневременных), но нет ничего дурного и в том, чтобы быть модным. Как известно, "быть можно дельным человеком — и думать о красе ногтей". При этом мода в искусстве, как и мода в одежде, не должна быть самоцелью. Потому что передозировка здесь смертельна. Мода существует лишь за счет традиции — это ее ствол. И если традицию полностью игнорировать, то все созданные конструкции повиснут в воздухе. Впрочем, в литературе и в кино это проявляется по-разному. Разная, что ли, степень риска и ответственности.
Когда-то покойный Алексей Герман (советский и российский кинорежиссер, народный артист РФ — прим. ТАСС) сказал, что в создании фильма принимает участие слишком много людей, чтобы он был искусством. Разумеется, это полемическое преувеличение, которое подчеркивает, что кино — это вид искусства, где ты зависишь от многих, в том числе — от спонсоров: в кино вкладываются большие деньги.
class="WithMarginHOC_wrapper__WVU5n">

С литературой все гораздо проще. Писатель ни у кого не обязан спрашивать, понравится его книга кому-то или нет

Писательское дело одинокое, и все, чем рискует автор, — это потерянное время, силы и бумага, поэтому он может делать все, что ему заблагорассудится.
— А есть ли у литературы зависимости от чего-либо?
— У литературы имеются свои точки зависимости, но их можно преодолевать.
Что я имею в виду? Есть люди, которые пишут в расчете на литературные премии. Подсознательно они начинают выстраивать текст так, чтобы это понравилось членам жюри. Но никакая хорошая вещь не может быть написана под чей-то вкус.
Была одна забавная история, связанная с моей первой "Большой книгой" (литературная премия — прим. ТАСС). Один критик сказал, что мой роман "Лавр" ничего не получит, поскольку это не мейнстрим. Когда же я премию получил, он развел руками: "Мейнстрим изменился". Надо всегда оставаться при своих убеждениях.
— Как вы относитесь к критике?
— Критика, с которой я сталкивался, была в целом доброжелательной, особенно на первом этапе. Но критики — это живые люди со своими эмоциями, и когда автор достигает успеха, некоторые из них, как бы это выразить, расстраиваются. Самые впечатлительные из критиков — это несостоявшиеся писатели. Они рубят каждого успешного автора в капусту, убедительно показывая, что он не должен был быть успешным. Так в древности не менее убедительно доказывали, что Земля не может быть круглой. Мы давно знаем, что Земля круглая — и даже вертится. Признали это и критики, но теперь они доказывают, что речь идет о чистой случайности.
В науке критика более объективна: она основывается на фактах. Литературная же критика позволяет себе ту меру субъективности, какая ей по душе. Между тем хороший критик должен пытаться понять внутренние законы произведения, а не навязывать ему свои. Как однажды остроумно заметил Джулиан Барнс (английский писатель, критик — прим. ТАСС), такой критик, видя изображение слона, говорит: как слон — это еще куда ни шло, но как землеройка он совершенно несостоятелен.
class="WithMarginHOC_wrapper__WVU5n">

Иногда в качестве пути к успеху рассматривают скандал. Это было всегда, но сейчас расцвело пышным цветом

Чем выше в иерархии стоит жертва, тем, по мысли хейтеров, ценнее их добыча. Скандал такие критики рассматривают как своего рода социальный лифт. Они не знают лишь одного: этот лифт идет вниз.
— Помимо пробы пера в качестве сценариста в "Авиаторе", вы готовите сценарий для экранизации "Лавра" с Эмиром Кустурицей. Планируете ли вы в будущем заниматься этим?
— Я не думаю, что буду писать сценарии в будущем. Да и в "Авиаторе" я не собирался этого делать. Скорее, пытался что-то гармонизировать, исправлять диалоги. Я убежден, что каждый должен заниматься своим делом.
Что касается ситуации с фильмом Кустурицы, то здесь я чувствовал определенную сложность вот какого рода: Кустурица — великий режиссер, и, в общем, изначально я не хотел путаться у него под ногами. Время от времени мы встречались и беседовали. Сначала — о возможности экранизации Гоголя, потом — о создании фильма по "Лавру", права на который купил Сергей Катышев.
class="WithPositionControl_container__0BE8L WithPositionControl_container--aside__FAH3z">Читайте также"Четыре жизни Петра Мамонова": как проходят съемки документального фильма об артисте class="ImageSSR_wrapper__5_A4t" data-media="" style="background:#F2F2F2"> style="text-align:center;">Я долго думал о том, как можно снять "Лавра", общаясь с различными режиссерами, включая Кшиштофа Занусси, и долгое время не представлял себе, как это сделать. В конце концов пришел к выводу, что раз кино — искусство действия, то нужно выделить яркие моменты романа. Здесь я склонен был усилить линию юродивых и, может быть, ослабить какие-то другие. Я написал сценарий, который понравился Кустурице, но впоследствии он предложил не просто внести изменения, но в каком-то смысле перейти в иное художественное измерение.
С Кустурицей я готов обсуждать любые, даже самые неожиданные варианты. Не исключаю, что в обозримом будущем мы выйдем на общее решение. Оно, повторяю, может быть шокирующе неожиданным, но во мне есть некая экспериментаторская жилка — так что и по "Лавру" я готов принять неевклидово решение. Если это будет геометрия Лобачевского, то я не против того, чтобы параллельные прямые пересекались.
— Есть ли предположительная дата начала съемок?
— Договор позволяет нам еще какое-то время обсуждать этот проект. Но знаете, решение может прийти совершенно внезапно. Как таблица Менделеева — во сне.
— А как вы относитесь к экранизации классических произведений или биографий классиков?
— Я здесь, наверное, не вполне соглашусь с высказыванием Шукшина, который говорит, что "Война и мир" — это совершенное воплощение идеи и чего-то более совершенного в кино создать невозможно. Он называет кино младшим братом литературы и задается вопросом, зачем создавать то, что заведомо не сможет превзойти оригинал. Однако кино вовсе не обязано быть лучше. Оно может быть другим.
class="WithMarginHOC_wrapper__WVU5n WithMarginHOC_wrapper--clear_left__qwU25">

Кино может бросить луч света на те уголки, которые по тем или иным причинам недостаточно освещены в романе

Кино и театр способны менять оптику, и в этом смысле я считаю полезными любые фильмы, которые привносят что-то новое. Все зависит от того, как они сняты.
Это звучит как ересь со стороны литератора, но фильм от книги должен отличаться. Если просто повторять текст, то возникает вопрос: зачем тогда снимать?
— По поводу литературы: вы сегодня говорили, что писатель должен ориентироваться на читателя. Вы часто произносите фразу "Писатель работает в соавторстве с читателем". Вместе с тем вы отмечали, что в последнее время "диалог уходит из жизни во всем мире", как в литературе, так и в жизни. Как с этим быть?
— Речь идет о том, что писатель, как хороший повар, подчас знает лучше читателя, что ему, читателю, понравится. Но это не значит, что он не должен прислушиваться к читателю. Должен. Нужно лишь понимать, что окончательное решение диктуется все-таки не читателем.
Диалог нужен, но, на мой взгляд, сегодня он становится все менее ощутимым. Возникает ситуация, когда диалог подменяется рядом монологов. Это когда беседуют, глядя в пространство и друг друга не слыша, — и не только в литературе. Боюсь, что побороть это будет очень сложно, потому что тренд лежит в другом направлении.
class="WithPositionControl_container__0BE8L WithPositionControl_container--aside__FAH3z">Читайте также class="tass_pkg_marker-JPOGl tass_pkg_marker--font_weight_black-abSnD tass_pkg_marker--color_secondary-SqGEv">МнениеНовое знакомое: пять классических книг, которые стоит перечитать во взрослом возрасте class="ImageSSR_wrapper__5_A4t" data-media="" style="background:#F2F2F2"> style="text-align:center;">У Бахтина (русский философ, литературовед — прим. ТАСС) есть такое понятие, как авторитарный текст. Это текст, с которым можно соглашаться или не соглашаться, но вести с ним диалог нельзя. Его можно только полностью принимать или полностью отвергать. И вот сейчас, на мой взгляд, в мире сложилась ситуация, когда тексты становятся авторитарными — в самых разных жанрах. Человек говорит и не слышит больше никого. А диалог — это не просто форма, это внимание к другому. Это когда существует не только "я", но и "он".
Возвращаясь к нашему разговору о критике: она тоже перестала быть диалогичной, зачастую она ничего не слышит и не видит — только себя. Это плохо, безусловно, но это всего лишь отражение общей ситуации в мире, ситуации с людьми, а не с литературой.
class="WithMarginHOC_wrapper__WVU5n WithMarginHOC_wrapper--clear_left__qwU25">

Мне кажется, для того, чтобы диалог занял более значимое место в нашей жизни, для начала нам нужно научиться говорить негромким голосом

Когда ты говоришь тихо, обычно слышишь и собеседника.
— Тоже одно из ваших высказываний: "В интересное время жить тяжело". Сейчас интересное время?
— Применять к своему времени эпитет "интересное" сложнее, чем к прошедшему. Прошедшее мы в полной мере не чувствуем: цветочная поляна там превращается в гербарий. В настоящем меня изумляют размах и скорость перемен. Если раньше эпоха включала в себя несколько поколений, то сейчас, наоборот, в одном поколении помещается несколько эпох. С точки зрения перемен на земном шаре наше время просто невероятно.
Философии истории у меня посвящен роман "Оправдание Острова". Там звучит мысль о том, что ход истории определяется не столько предшествующими событиями (они, разумеется, влияют), сколько ритмом. Это звучит вроде бы странно, но чем больше я об этом думаю, тем больше в своей правоте убеждаюсь.
Ничего более мудрого, чем слово Екклесиаста, на эту тему я не слышал: "Время разбрасывать камни и время собирать камни; время обнимать и время уклоняться от объятий". Время — это ритм. Человек разбрасывает камни не потому, что они плохие, и собирает не потому, что они хорошие. Качество камней здесь вообще ни при чем. Стрелка маятника из пункта А забирается в крайнюю правую точку — пункт Б — и замирает. В этот момент в ней накапливается большой заряд кинетической энергии. Она отправляется в обратное путешествие и движется не потому, что существует необходимость посетить кого-то в пункте А. Ее задача — выплеснуть накопившуюся энергию.
Существуют ли причинно-следственные связи между событиями? Да, существуют, но для того, чтобы их установить, нужно точно определить причины, что удается крайне редко. Для того, например, чтобы установить причину приливов и отливов, нужно поднять голову. Бесконечное рассматривание моря в этом случае ничего не даст. То же наблюдаем и в истории: многие события кажутся непредсказуемыми и противоречащими всем прогнозам. Просто мы смотрели на волны — и не замечали влияния небесных тел.
— Мы встречаемся с вами накануне вашего дня рождения, который будет 21 февраля. Как вы думаете, что бы вам пожелал Дмитрий Сергеевич Лихачев, чьим воспитанником вы были долгое время?
— Думаю, что пожелал бы независимости в суждениях. Сам он пытался судить о вещах и о людях независимо от их социального, национального и профессионального контекста. Он видел прежде всего конкретного человека, а не окружающую его мифологию. Я был свидетелем того, как ему приходилось говорить вещи, которых от него не ждали. Легко говорить что-то вопреки своим оппонентам, но вопреки тем, кто является частью твоего окружения, довольно тяжело.
В современном мире контекст часто заменяет личность. Говоря о ком-то как о представителе определенных идеологий или партий, мы порой забываем о том, что за этими ярлыками стоят реальные люди. Принять человека таким, какой он есть, — это род милосердия. Потому и отношение к общим идеям должно быть осторожным: они не должны заслонять персонального. Я думаю, что Дмитрий Сергеевич пожелал бы мне видеть в человеке прежде всего человека.