Новостная лента о политике, спорте,
науке, культуре и др.
Новости в России и мире » Наука » «Начала все с нуля»: художница Ольга Михальчук о журналистике, уязвимости и «голоде»


«Начала все с нуля»: художница Ольга Михальчук о журналистике, уязвимости и «голоде»

17 октябрь 2025, Пятница
2
0
«Начала все с нуля»: художница Ольга Михальчук о журналистике, уязвимости и «голоде»
У мультидисциплинарной художницы Ольги Михальчук две родины. Первая — подмосковные Люберцы 1990-х. «В основном меня окружали гаражи-ракушки, заборы ПО-2 (из железобетонных плит. — Forbes Young) у постоянных строек, пыль, какие-то бывшие поля, которые в лучшем случае зарастали, а в худшем — дымились горящим торфом, серые дома, серые панельки — серость», — вспоминает художница. Вторая родина — «не технически, но по любви» — деревня Озерна, расположенная недалеко от крупнейшего в Европе арт-парка Никола-Ленивец. В юности Михальчук каждое лето проводила в деревне у бабушки: «Я тут выросла во всех смыслах. Это мое место силы». 
Окруженная монохромной реальностью Люберец, она, по ее словам, воспитала в себе рассудительность и принципиальность, которые и привели в журналистику. Сперва Михальчук выполняла типичную корреспондентскую работу в газетах, затем, уже на телевидении, «снимала сюжеты про болезни, их лечение, новинки хирургии, лекарства» для телеканала «Мать и Дитя» и программы «Утро» на НТВ. Но спустя восемь лет будущая художница ушла из журналистики. «Возможно, я изначально слишком романтизировала профессию. Но в итоге я отчаялась и разочаровалась», — объясняет она. 
Потом началась жизнь в искусстве. Ольга Михальчук стала резидентом десятого сезона «Открытых студий», лаборатории печатных практик в «Сводах» («ГЭС-2»), отучилась в мастерской знаменитого отечественного фотографа Игоря Мухина, окончила «Свободные мастерские» (ММОМА). 
«Я начала снимать достаточно рано, где-то лет в десять. Мой папа был фотолюбителем и иногда давал мне камеру. До сих пор снимаю на нее», — вспоминает она о своих первых кадрах — не художественных проектах, но осмысленных снимках собак, природы, семейных встреч. Михальчук не оставляла камеру и во время журналистской работы: брала ее на корреспондентские выезды, делала фотопроекты для СМИ.
Ее творческие работы — повествовательные, философские, ироничные — выставлялись в десятках музеев и галерей от Тюмени до Рима. Некоторые из них теперь хранятся в собраниях крупных московских институций — МАММ, ММОМА, «Гаража», «Винзавода», «ГРАУНД Солянки» — и в частных коллекциях в России, Великобритании, Канаде и США. 
В интервью Forbes Young Ольга Михальчук рассказала, как и почему решила кардинально сменить профессию, посещает ли ее муза и удается ли ей зарабатывать на жизнь искусством. 

In the middle of nowhere…

— В какой момент ты впервые осознанно столкнулась с искусством? 
— Я помню три момента. Первый — когда папа подарил мне сборник Даниила Хармса «Тигр на улице». Там были простые, детские, в меру абсурдные стихи. Я не могла от них оторваться и тогда почувствовала, что творчество — это фантазия, в которой возможно все. Хорошо помню детскую радость от этого осознания. Второй момент — чуть более осознанный, уже лет в 10. Двоюродная сестра подарила книгу «Мир Ван Гога». Это было классическое издание с качественными репродукциями. Они произвели на меня невероятное впечатление. Таких цветов я не видела в своей реальности. Помню, я размышляла, а правда ли во Франции все выглядит вот так или Ван Гог так нарисовал? Меня 10-летнюю этот вопрос занимал.
А совсем осознанное столкновение случилось в 2010 году. Каждое лето в детстве я проводила у бабушки в деревне Озерна, недалеко от Никола-Ленивца. Благодаря дружбе с ребятами из соседней деревни Звизжи я часто бывала в Николе и видела, как постепенно возникает известный сегодня арт-парк. Как и большинство местных, в подростковом возрасте я не очень понимала, почему башни из ивовых прутьев — это искусство.
Но меня молнией прошибло, когда я увидела «Мостки» Дмитрия Гутова. В Никола-Ленивце есть заболоченная территория. Раньше пройти там было нельзя, и художник построил мостки — зигзагообразные, проходящие лабиринтом через камыши. Сначала кажется, что они куда-то ведут. И вот ты идешь, в какой-то момент оборачиваешься — и перестаешь видеть, откуда ты пришел, что позади тебя, что там вообще было. И не понимаешь, куда ты движешься, потому что постоянно идешь в камыши, в болото — но мостки продолжаются. И вот я стояла in the middle of nowhere (англ. идиома — «глухомань», «богом забытое место», «бог знает где», дословно — «посередине нигде». — Forbes Young) и чувствовала, что в меня попала эта работа, что я говорю с художником, а он со мной.
— Когда ты поняла, что хочешь заниматься искусством? 
— Мне кажется, я всегда хотела заниматься чем-то смежным с ним: ходила в театральную студию в школе, и мне где-то грезилось, что я, возможно, смогу связать свою жизнь с театром. До сих пор обожаю его, хожу «учиться» на все спектакли Антона Федорова (актер и театральный режиссер. — Forbes Young)…
— Но к искусству ты пришла не сразу. 
— Да, когда пришла пора выбирать профессию, я была жестка и прагматична. Я знала, что у меня хорошо получается писать, мне это было интересно, — и я стала расспрашивать папу про факультет журналистики, который он окончил. Вырастила новую мечту и поступила на журфак МГУ. Он дал мне очень многое: лучших подруг, любовь и интерес к чтению, умение анализировать... Кроме того, журфак и первая профессия научили меня системно организовывать работу, продюсировать съемки, общаться с людьми — все это оказалось очень ценным. И я пыталась развиваться в профессии. Долго работала в газете, одно время — на телевидении. В юности мне казалось, что телик — это компромисс между кинотеатральной деятельностью и журналистикой. Как же горько я ошибалась… Работа на телевидении оказалась тяжелой для моей психики, она была поверхностным конвейером, который ничего общего с творчеством не имел. 
— А почему ушла из журналистики? 
— Я росла в 1990-е с ощущением свободы, в том числе свободы слова… При этом жить в опасности мне никогда не хотелось, а гайки постепенно закручивали. Я ушла в пиар, но ненадолго. 
— Итак, когда же ты пришла к искусству? 
— Совсем бесповоротно — когда мне было 30 лет. Я тогда приехала на выходные в деревню в субдепрессивном, как потом выяснилось, состоянии после тяжелого события в жизни и начала осознавать: свою постоянную работу я не люблю, вторую работу, выросшую из хобби (я занималась клиентской фотосъемкой), любила, но ее однообразие — сотни свадебных съемок и столько же в осенней листве — начинали надоедать. И я почувствовала, что не протяну так до старости: мне есть что сказать этому миру, я могу и хочу искать для этого подходящую форму. За полгода до этого я успела сделать первый фотопроект — о субкультуре люберов. Серию и мой текст опубликовали в одном из последних номеров «Русского репортера» (еженедельный журнал, выходил в 2007–2020 годы. — Forbes Young). И тогда, на берегу Угры, я призналась себе в том, что мыслю как художник. Я утвердилась в своем решении поступать в Школу Родченко. Несмотря на то, что это был «поздний возраст», когда, как считается, ты уже должен иметь семью, квартиру, машину, детей и все такое, я просто начала все с нуля, потому что захотела прожить увлекательную жизнь и в процессе делиться с другими людьми поиском смыслов.
— Почему именно Школа Родченко? 
— Это первое, что находишь, когда начинаешь интересоваться фотографией как искусством. Я очень захотела в мастерскую фотографа Игоря Мухина — мне нравились его работы, я много в них чувствовала. А потом пошла в «Свободные мастерские». Там мне повезло учиться у Романа Мокрова, современного видеохудожника, который тоже очень многое мне дал. 

Заглянуть в уязвимость

— Кажется, твои ранние работы («Мыльная опера», «Я есть», «Наше время» и др.) были реакцией на современность — ковид, консьюмеризм, одиночество в городе... Это последствия работы в СМИ? 
— Думаю, это отчасти последствия работы в СМИ и в целом некий промежуточный итог того, как я жила и развивалась.
— Похожа ли в твоем случае журналистская работа на художественную практику? 
— Меня как художницу, рожденную с такими параметрами ума, тела, сердца и потом выросшую в журналистской среде, можно считать художницей «от головы». Обычно я замечаю какую-то проблему и начинаю поэтапно ее решать; мне приходит идея (честно скажу, это не похоже на музу, которая ударяет тонкой дланью по струнам души, а скорее на укол шпагой, после которого никак не можешь отдышаться, но при этом тебе хорошо) и после я думаю, какие средства воплощения ей нужны, как это может экспонироваться в пространстве, чтобы мысль и чувство передались зрителю. В отличие от журналистики в творчестве «проблемы» и идеи приходят всегда как-то «вдруг», внезапно, неочевидно. «Когда б вы знали, из какого сора…» Я очень люблю эти моменты — чувствую себя в них, этих импульсах, токах, как никогда живой и настоящей. 
— Можно ли считать, что с работы «Camera 0» ты как художница перестала быть реактивной и стала созерцательной? 
— Да, я ушла во внутреннюю эмиграцию. В 2022 году я поняла, что я не могу работать художником, не могу сейчас «делать картинки». Мне это начало казаться немыслимым. Я с большим трудом закончила свою книгу художника «Брод», чтобы как-то защитить диплом и окончить Школу Родченко. Мне, конечно, было жутко, поэтому после выпуска книги какое-то время, кажется, я не делала ничего. Было очень трудно собраться. Я словно выпадала из реальности. Но оставалась в действующем арт-сообществе и, чтобы не сойти с ума, поступила в «Свободные мастерские». Там я отвлекалась, начала развивать несколько проектов. И меня вдруг осенило: смотря на себя в зеркало, я понимаю, что я тоже причастный к вот этой вот реальности человек. Мне захотелось, чтобы все люди посмотрели в зеркало. И я создала модель камеры-обскуры — большой ее прототип в виде инсталляции в музее. Когда человек заглядывал, он видел свое отражение, и в этом отражении он держался за последнюю соломинку, «заземляющую» его, как и меня когда-то. Поэтому да, я ушла вовнутрь, но утвердилась в желании искренне делать то, что меня волнует.
— А потом ты занялась темами насилия, идентичности… 
— Почему ты так решил? 
— Разве усы и преследователь в «Сеянии» не об этом?  
— (Смеется.) Как-то раз мы с одногруппниками и Романом Мокровым поехали на пленэр. Во время поездки я травила байки о своей жизни: как в детстве я заблудилась в лесу и пыталась из синтепона в куртке разжечь огонь, чтобы не замерзнуть; как я боялась ходить по Люберцам, поздно возвращаться с тренировок и как решила отпугивать маньяков с помощью усов. И Рома спросил меня: «Почему ты с этим не работаешь?» — «Это же просто байки из моей жизни, это никому не интересно». И тогда Рома меня переубедил, настоял, чтобы я сняла видео. И я начала снимать истории из своей жизни, которые где-то случились или могли бы случиться. Интересно, что эти усы, родившиеся как шутка или, если смотреть изнутри истории, как проявление смекалки, после демонстрации работы на выставке породили разговоры о феминизме, силе женщин и прочем. И я обожаю искусство за то, что зритель волен интерпретировать работу как ему нравится — произведение отделяется от автора, начинает жить само по себе. 
— Тогда о чем твое искусство сегодня? 
— Как говорит одна из моих любимых современных художниц Даша Анциферова, какие темы я затрагиваю и что меня волнует, лучше видно со стороны — пусть другие люди про это напишут, проанализируют. В целом же интерес к человеку — мой первый источник. Несмотря на всю нашу броню, на личные квартиры, закрытые двери, красивую одежду, гаджеты, человек очень уязвим. И я с сочувствием и бережным интересом пытаюсь заглянуть в эту уязвимость. 
— Расскажи о своем на данный момент последнем проекте. 
— Он был подготовлен для выставки «Путевой дневник. Африка» (в «Галерее на Елоховском»), которая открылась в декабре 2024 года. Когда кураторы пригласили меня принять участие в лаборатории, посвященной африканским дневникам художника Александра Яковлева, я сомневалась, потому что никогда не была в Африке и не люблю говорить о том, чего не знаю. И в этих сомнениях родилось переживание: несмотря на то, что я там не была, все же «Зов Джунглей», «Айболит», «Король Лев» — это часть меня, моя личная Африка. И даже если я очень нескоро смогу поехать в далекие страны, я художница — и я могу в своем воображении бывать где угодно и быть кем угодно. Отзеркаленная уязвимость стала суперсилой. Я снимала экран компьютера и книги с произведениями про Африку на поляроид, выставляя кадр так, будто точно была там и видела все сама. Моментальные снимки, призванные честно фиксировать момент, стали мокьюментари-проектом. А потом вручную переносила эмульсию с отпечатков на акварельные листы, на которых когда-то делал зарисовки Яковлев. 

Художник не должен быть голодным в XXI веке

— Что для тебя важнее: независимость или выставочный успех? 
— Будет нечестно сказать, что успех не важен. Всем художникам важно выставляться. Работам нужны зрители, которые вступают с ними во взаимодействие. Иначе это все не имеет смысла — для моего искусства точно. Я стараюсь делать только то, что считаю важным, но когда вижу подходящий конкурс или резиденцию — подаю заявку. Шаткая индустрия современного искусства так устроена, что институциональное признание не столько тешит эго творца: часто именно грядущая выставка или грант дают возможность получить место, оборудование или бюджет для реализации проекта. Каждый, кто хоть раз делал ремонт, знает, что даже «просто освежить» одну комнату стоит недешево. Вот создать работу к выставке сегодня по материалам и вложениям примерно как сделать ремонт. Только на короткое время и не у себя дома. 
— Ты помнишь первую проданную работу? 
— Да, это было осенью 2020 года. Тогда все было закрыто из-за ковида, а мы с одногруппниками по Школе Родченко сделали квартмаркет — такую тайную выставку-распродажу. И там я выставляла маленькие отпечатки из «Мыльной оперы». Я сделала небольшую инсталляцию: стремянку накрывала черной тканью, чтобы она выглядела как постамент, и расставляла на ней фотографии мыла. Люди, чтобы рассмотреть их, наклонялись, и это выглядело будто они поклоняются мыльному идолу. Было прикольно. В итоге один дизайнер интерьеров купил фотографию за 1000 рублей. Я тогда еще не представляла, что и сколько может стоить, поэтому умножила себестоимость производства отпечатка на два, не включив в стоимость часы своей работы, траты на тесты. И я была безумно рада, потому что кто-то впервые заинтересовался моей работой не как услугой (например, свадьбу отснять), а именно захотел заплатить деньги за предмет, созданный моей фантазией. 
— Боюсь спросить, но тебе удается зарабатывать на жизнь искусством? 
— Пока нет. Был один успешный опыт крупной ярмарки, после которой я могла бы пару месяцев прожить в Москве в съемной квартире, особо не экономя. Но бывает и несколько месяцев вообще без продаж. К слову, я не знаю лично ни одного художника, который бы зарабатывал на жизнь только искусством. Все мои друзья, молодые художники, как и я, работают на других работах, кто как может: кто-то ближе к искусству и ведет мастер-классы, преподает, а кто-то вынужден работать бариста или администратором в кинотеатре. По крайней мере в фотографии и видеоарте нет таких продаж, которые могли бы позволить прокормить себя. Инсталляции так вообще не продаются почти, а в основном отправляются в дар музеям. 
— А как же «голодный художник»? 
— Я считаю, художник не должен быть голодным в XXI веке. Конечно, мне бы очень хотелось зарабатывать только искусством, и чтобы я просыпалась, гуляла с собакой, завтракала, садилась за свой стол и начинала творить — с утра до вечера, через боль, через усталость… Работа художником, как бы это странно ни звучало, — это на самом деле большая и тяжелая работа. Может, однажды тонко чувствующие экономисты придумают и внедрят модель, при которой искусство будет считаться необходимым каждому человеку «продуктом»? Тогда художники смогут делать больше прекрасных вещей.
— Но ты пробуешь найти коммерческий успех? 
— Я не иду от того, кто и как мог бы купить мое искусство, и не делаю ничего для того, чтобы сформировалась некая коммерческая стратегия, удобная, например, для галеристов, которым, очевидно, выгодно, чтобы ты штамповал произведения одно за другим и так становился узнаваем. Со временем я честно призналась себе, что пока мой путь — делать меньше — тем интереснее мои вещи для коллекционеров (Смеется.), — но наилучшим образом. Потому что я сейчас очень много времени трачу на другую работу, чтобы прокормить себя и собаку. А еще хочется успеть как-то пожить…
Идея о том, что художник не должен быть голодным, нашла выражение в «Нежной стачке» — перформансе, в котором Ольга Михальчук приняла участие. В мае прошлого года на территории Центра современного искусства «Винзавод» и всех его галерей «художницы, одетые в розовое, скромно и тихо выдвинули ряд требований, необходимых, по их мнению, для улучшения жизни людей в искусстве». Среди требований-лозунгов: «Каждой художнице — бескорыстный меценат», «Мастерские — в каждые любящие руки», «Заботливую галерею — каждой художнице».
Как проходил перформанс — в фотогалерее Forbes Young.
«Нежная стачка». 28 мая 2024

«Нежная стачка». 28 мая 2024


«Нежная стачка». 28 мая 2024

«Нежная стачка». 28 мая 2024

«Нежная стачка». 28 мая 2024

Читайте также
Темпы роста расходов россиян в магазинах сократились вдвое
Темпы роста расходов россиян в магазинах сократились вдвое
Наука
Темпы роста расходов россиян в магазинах сократились в два раза, сообщают «Известия» со ссылкой на исследование Совкомбанка. Так, в январе 2025 года показатель составлял 13-14%, а к концу июля упал до 6%. В сентябре тенденция граждан к сбережению сохранилась, следует из данных Центробанка. Согласно им, доля россиян, предпочитающих откладывать свободные деньги, достигла 56%. Это максимум с марта 2023 года. Тренд фиксируют и другие аналитики рынка. Из опроса Б1 следует, что доля респондентов с
Экс-совладельца Промсвязьбанка Ананьева заочно арестовали по делу о мошенничестве
Экс-совладельца Промсвязьбанка Ананьева заочно арестовали по делу о мошенничестве
Наука
Тверской районный суд Москвы заочно арестовал бывшего совладельца и председателя совета директоров Промсвязьбанка (переименован в ПСБ) Алексея Ананьева на два месяца по делу о мошенничестве в особо крупном размере (часть 4 статьи 159 УК). Об этом сообщает столичная пресс-служба судов общей юрисдикции. В заявлении отмечается, что срок исчисляется с момента передачи Ананьева российским правоохранителям в случае экстрадиции или депортации на территорию России или с момента его фактического
Добавить
Комментарии (0)
Прокомментировать
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив