Новая валюта: как компании смогут зарабатывать на глобальном рынке углеродных единиц

Представьте ситуацию. Российская авиакомпания выполняет международный рейс: самолет взлетает из Москвы и берет курс куда-то на Ближний Восток или в Азию. Но вместе с каждым пассажиром на борт незримо садится еще один «попутчик» — углеродный след, и совсем скоро за него придется заплатить самой авиакомпании. 
С 2027 года вступает в силу международный механизм CORSIA: все выбросы сверх уровня 2019 года авиакомпаниям придется компенсировать. Для нашего гипотетического перевозчика это 1 млн т СО₂ в год. Компании придется покупать углеродные кредиты (их также назвают единицами или офсетами. — Forbes) — сертификаты, подтверждающие сокращение выбросов парниковых газов в ходе климатических проектов (например, по высадке леса или обводнению торфяников). Причем, вероятно, покупать за рубежом, ибо пока в России таких офсетов нет — а те, что есть, международную верификацию не проходили. Сегодня один офсет обойдется в $20 за тонну, к 2030-му — уже в $30–40.
Арифметика беспощадна: это $30–40 млн дополнительных расходов ежегодно, а в масштабах всей отрасли речь о десятках миллиардов рублей. Эти издержки неизбежно отразятся на стоимости авиабилетов и ударят по общей конкурентоспособности российских авиакомпаний, и без того переживающих не лучшие времена уже лет пять.
Но есть и другой путь. Если бы та же авиакомпания инвестировала в лесоклиматический проект по поглощению углерода сейчас, она могла бы приобрести углеродные кредиты существенно дешевле, скажем, за $15–20. Покупка квартиры на фундаменте всегда дешевле, чем с отделкой в готовом доме. Разница в $15–20 млн в год позволит существенно сократить затраты и повысить шансы на рынке. CORSIA — не единственная, пусть и одна из самых ярких, примета большого сдвига в мировой экономике.
Углерод, точнее, его сокращение становится новой валютой.
Тот, кто сможет производить этот актив — доказуемо сокращать или поглощать выбросы, — сможет заработать. Тот же, кто будет выжидать до последнего, заплатит больше. Дешевых углеродных кредитов на спотовом рынке к моменту вступления в силу обязательств не будет, почти все офсеты для CORSIA уже сейчас предоплачены инвесторами и авиакомпаниями.
В 2024 году мировая экономика прошла знаковый рубеж. По данным Всемирного банка, совокупные поступления государств от углеродного ценообразования впервые превысили $100 млрд. Но старт «углеродной экономике» дали еще 30 лет назад. В 1992 году более 150 стран подписали Рамочную конвенцию ООН об изменении климата, заложив основу для архитектуры углеродного регулирования. 1997 год — Киотский протокол впервые в истории установил для государств обязательные количественные цели по сокращению парниковых газов. Так в начале нулевых CO₂ стал товаром: государства, сократившие выбросы сверх нормы, могли продавать другим странам «лишние» тонны углерода в форме специальных финансовых инструментов. Это создало экономические стимулы для снижения выбросов.
Киото вступило в силу в 2005 году, и следом стали появляться обязательные углеродные рынки — когда государство устанавливает лимит на выбросы парниковых газов для бизнеса и распределяет квоты на выброс для крупных предприятий и отраслей. Компании обязаны соблюдать их: кто выбросил меньше — может продать излишек, кто превысил — купить или же заплатить определенную сумму в казну в виде штрафа.
Самая известная система — европейская EU ETS. Она задает мировую планку: сегодня тонна углерода там стоит €70–75. Чтобы защитить свой рынок от «углеродных утечек» — когда производство уходит в страны без углеродных «правил», — ЕС запускает CBAM. Это механизм трансграничных платежей за ввоз высокоуглеродной продукции, напрямую привязанный к ценам ETS. По сути, углеродный налог на импорт. Так выглядит первый тип регулирования.
Второй тип — добровольные углеродные рынки, появившиеся примерно в то же время по инициативе частных структур. Здесь нет обязанности покупать кредиты, однако компании делают это исходя из своих ESG-целей. Среди покупателей едва ли не весь международный бизнес, от Coca-Cola до Shell. К слову, Microsoft законтрактовал уже более 25 млн высококачественных офсетов и не собирается на этом останавливаться.
Цена на офсеты варьируется от $3–4 до $100 и более в зависимости от качества климатического проекта, в результате которого они и появились. Хотя в последние годы реноме добровольных механизмов оказалось подмочено: как показали исследования, значительная часть всех углеродных кредитов в той или иной степени «мусорные» — проекты, их породившие, не ведут к реальным сокращениям выбросов. Сегодня главный фокус — качество. За проекты с проверенным эффектом готовы платить вдвое больше обычного.
Третий уровень — международные механизмы. В Парижском соглашении (пришло на смену Киотскому протоколу и было заключено в 2015 году. — Forbes) предлагается новая архитектура глобальной торговли углеродом. Статья 6.2 соглашения позволяет странам напрямую засчитывать сокращения выбросов друг другу:  например, Швейцария финансирует проекты в Перу и получает зачет. Тут торговля уже идет.
Статья же 6.4 предполагает создание единого рынка под эгидой ООН — «глобального клирингового центра углерода», который должен заменить Киото и объединить государства и бизнес в единую систему. В фокусе — жесткая проверка, что каждый проект реально сокращает выбросы, а один и тот же офсет не используется дважды (как бывает сейчас).
Минус один — рынок по статье 6.4 только в проекте. Хотя и сулит серьезные финансовые поступления: он может достичь $250 млрд к 2030 году и впоследствии продолжить рост. Мировой бизнес весьма воодушевлен этой перспективой: как полагают аналитики, рынок по статье 6 достигнет $167 млрд к 2030 году. Российским компаниям по силам занять 10–15% будущего глобального углеродного рынка, то есть до $25 млрд — а это сравнимо с годовой экспортной выручкой всего отечественного химпрома. Не нефтегаз, конечно, но серьезные деньги.
Однако, чтобы этот сладкий сон промышленников стал явью, предстоит огромная работа. Но об этом ниже. Действует ли в России какая-либо система углеродного регулирования? Действует — ее можно назвать смешанной. Она сочетает обязательные элементы — крупные эмитенты должны ежегодно сдавать отчетность государству под угрозой штрафов — и добровольный формат в виде реестра углеродных единиц (РУЕ). Амбициозной ее пока не назовешь: стимулы к сокращению углеродного следа продукции для бизнеса минимальны, а по добровольному сегменту цифры говорят сами за себя. Из 34,3 млн выпущенных углеродных кредитов зачтено всего 154 000 — меньше 1%. Ликвидности нет.
По сути, единственная рабочая площадка — Сахалинский климатический эксперимент, где стоимость УЕ колеблется от 1000 до 1050 рублей за офсет, а штраф за превышение квоты установлен всего в 1000 рублей за тонну — слабый инструмент декарбонизации в сравнении с зарубежными практиками. Европейский штраф за невыполнение квоты составляет €100 за 1 т СО2, в Китае — 5–10-кратный размер от рыночной стоимости квоты, то есть от $75 до $150 за 1 т СО2. Не тысяча рублей.
Проекты в российском реестре заметно отличаются от мировой практики по типам и методологиям. Это главный барьер: пока такой разрыв сохраняется, признание РУЕ в международных системах — например, в CORSIA — под вопросом. В таких условиях качественные единицы из российского реестра экономически оправданы только при продаже за границу, что в теории возможно, но де-факто без международного признания реестра... Замкнутый круг. Ключевым драйвером повышения ликвидности РУЕ должно стать ужесточение углеродного регулирования в России.
По большому счету, вопрос не в том, нужно ли, а в том, когда. Перспектива 2030 года, обсуждаемая на уровне правительства, выглядит вполне реальной. Иначе Россия рискует оказаться за пределами нового сектора глобальной экономики — и расплатиться снижением конкурентоспособности на долгие годы вперед.
Риск №1: выпасть за борт международной торговли. Уже в 2026 году ЕС запускает CBAM — трансграничный механизм, обязывающий платить за углеродный след ввозимой продукции. CBAM долго считался главным вызовом, особенно для российских металлургов и нефтехимиков, но ситуация изменилась: углеродное регулирование становится глобальным. Китай развивает национальную систему торговли выбросами, которая расширится в 33 раза к 2030 году, по данным Всемирного экономического форума.
Как следствие, Поднебесная может ввести собственный аналог CBAM, так как будет вынуждена реагировать на политику ЕС и снижать углеродный след импорта. Индия, Турция, Казахстан, Вьетнам, Южная Корея и другие партнеры России идут той же дорогой. Логика здесь такова: страны, которые уже ввели плату за выбросы углерода для собственной промышленности, будут стремиться снизить углеродный след импортируемой продукции, чтобы не поставить свой бизнес в заведомо невыгодные условия. Разумно, что страны-экспортеры смогут использовать офсеты для снижения платы, по крайней мере частично. Девелопмент качественных климатических проектов поможет хотя бы отчасти снизить издержки бизнеса и позволит России встроиться в мировую архитектуру углеродных рынков.
Риск №2: рост издержек из-за системы CORSIA. С 2027 года вступает в полную силу система CORSIA, и авиакомпании по всему миру обязаны будут компенсировать выбросы от полетов. Одному только «Аэрофлоту» может понадобиться миллион углеродных кредитов ежегодно. Казалось бы, вот он, шанс запустить российский углеродный рынок! Не тут-то было: РУЕ пока не аккредитован в CORSIA. Для международного признания РУЕ необходимо провести его капитальную доработку.
Другой вариант — закупать углеродные кредиты CORSIA на спотовых рынках, но это риск: ожидается колоссальный дефицит, спрос может превысить предложение в 9–10 раз, а цены углеродных кредитов взлетят от нынешних $20 до $96,5, по моделям Bloomberg.
Есть и обратная сторона: рынок CORSIA-офсетов к 2030 году будет исчисляться миллиардами долларов. Для России это шанс — при условии доработки стандартов и признания РУЕ. Хотя гипотетически и глобальные углеродные реестры могут прийти в Россию для регистрации проектов высокого качества.
Риск №3: остатья за пределами углеродных рынков по Парижскому соглашению. Помимо трансграничных механизмов и отраслевых систем, все большую роль начинает играть статья 6 Парижского соглашения.
Статья 6.2 — это сделки «правительство с правительством»: страны напрямую засчитывают друг другу сокращения выбросов. Таких соглашений уже больше сотни: ЕС, например, планирует закупить до 460 млн т CO₂ к 2040-му. Китай ждет дефицита в 300 млн т CO₂ ежегодно к 2030-му. Китайским компаниям точно понадобятся международные углеродные кредиты — и это выглядит как окно возможностей для российского бизнеса.
Статья 6.4 — это будущий глобальный рынок углерода под эгидой ООН, где смогут независимо работать и государства, и компании. Он находится в разработке, но должен стать единым мировым стандартом торговли углеродными кредитами.
Россия пока в стороне: в списке 113 стран, уже заявивших о готовности участвовать в механизме 6.4, ее нет. Это значит, что без шагов навстречу международным правилам есть нешуточный риск потерять доступ к крупнейшему сегменту углеродной экономики, «новому Шелковому пути». Основные внешние механизмы, стимулирующие углеродный рынок в России, вступят в действие с 2026 по 2030 год.
Спрос на качественные углеродные кредиты к 2030 году в мире будет исчисляться миллионами ежегодно, а инвесторы уже сейчас заключают долгосрочные соглашения для поставок офсетов на годы вперед. Большая их часть сосредоточена в сегменте высококачественных природно-климатических проектов. С января по июнь 2025 года компании законтрактовали поставки более 100 млн кредитов (офтейк), около 50% из которых — от природно-климатических проектов. И если с природно-географическими условиями России повезло (страна находится на первом месте по площади леса), то в части качества таких проектов есть куда стремиться. Нужны проекты, прошедшие верификацию на международном уровне, с высоким качеством методологий и прозрачностью данных. На их подготовку нужно не меньше 3–5 лет.
Если у России есть планы превратить свои природные активы в конкурентный товар — государству, инвесторам и бизнесу пора действовать сегодня. Цена упущенного времени будет только расти.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора.