«Пути сообщения»: фантастический роман о женщине-роботе, которая ищет «врагов народа»

18+
Дед Мороз Макаров произнес скучную речь для родителей — о том, какой прекрасный они прожили год, как перевыполнили план, куда проложены дороги (под чутким руководством Кагановича), как дети должны гордиться передовыми достижениями родителей и как им повезло быть частью великой страны. Затем вдруг раздался звонкий женский голос: «Внимание. Говорит Москва. Радиостанция РВ1 имени Коминтерна на волне 1744 метра. Через несколько часов граждане нашей страны встретят Новый год. Каждый прожитый нами год приносит много счастья…» Ганя обошла колонну и присела за ней. Ноги дрожали, ее тошнило. 
Дети беспокойно ждали окончания официальной взрослой части, чтобы уже можно было зажечь елку сотнями огней. «Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей!» — подытожил Дед Мороз Макаров все вышесказанное цитатой из Лебедева-Кумача и наконец разрешил детям зажечь гирлянды на елке. Зал взорвался аплодисментами. «Елочка — гори-и-и-и-и!» — с остервенением закричали дети, подпрыгивая на месте и хлопая от усердия по коленям, а ту все не зажигали, нагнетая момент катарсиса. 
Когда елка зажглась — зал засиял, будто его охватил пожар, — и первый восторг прошел, под елкой как по волшебству появился огромный мешок. 
— Ну что, дети, кто хорошо себя вел в этом году? — пробасил Дед Мороз, и всеобщий детский визг наполнил зал до предела. Все себя хорошо вели — в этом не было никаких сомнений. — В таком случае сейчас я буду вручать вам подарки от товарища Сталина! — продолжал Дед Мороз по сценарию, не обращая внимания на детей, каждый из которых хотел доказать, что вел себя лучше других. 
— Не к столу будет сказано, — тихо шепнула Нина на ухо Гане, — но помнишь одну старуху, которая хотела, чтобы у нее Рыбка золотая на посылках была? А тут на посылках у Сталина Дед Мороз! 
— Тихо ты! — испугалась Ганя, хотя тише уже было некуда. — Услышат. 
Но никто не услышал: детский рев и топот поглотили все: любые слова, сомнения или страхи. 
Владик кинулся к заветному мешку. 
— Они там сейчас Ходынку устроят, — всплеснула руками Нина. — Лови его! 
Изловчившись, Ганя выудила Владика из уже завязавшейся кучи-малы. Нина подбежала к девушкам, которые стояли у столов с напитками, и попросила вмешаться в происходящее. Через несколько минут в зале появились женщины, похожие на воспитательниц детского сада. Жестом одна из них приказала остановить музыку, и в наступившей тишине, отдавая указания строгими поставленными голосами, они выстроили ровную длинную очередь, только что не по росту. Владик оказался где-то в первой трети, и, хотя на пятки ему все время наступали, а сам он толкал кого-то в спину, он сохранял счастливое терпеливое выражение лица до того самого мгновения, пока Дед Мороз, покрывшись испариной, не вручил ему жестяной сундучок, украшенный выбитыми флажками и звездами, а на одной стороне почему-то был нарисован огненный бычок. Внутри бились со звонким стуком друг об друга орехи и печенье, когда Владик, счастливый, бежал обратно к колоннам, возле которых все так же безучастно стояла его сумрачная мать и веселая, полная жизни Нинака с широко расставленными руками, в которые он упал. 
Счастливый и раскрасневшийся, Владик заснул еще в трамвае, крепко сжимая в руке подарок. Нина попробовала сундучок отнять, просто чтобы не обронил, но Владик еще крепче сжал пальцы. Нина засмеялась: свое не отдаст — не пропадет! 
Дома было натоплено и пахло оттаявшей елкой, Ганя занесла Владика и вместе с его сундучком положила на кушетку за шкафом возле открытого окна прямо в одежде. 
— Жаль будить, — объяснила она. — Позже разденем и переложим. 
— Давай чаю попьем? — предложила Нина, поежившись. — Что-то я проголодалась за Дедом Морозом бегать. 
Ганя рассмеялась, впервые за все время с момента ареста Андрея, и у Нины потеплело в груди — защемило от нежности. 
— Иди сюда, — неожиданно для себя сказала Нина, подвинувшись на кровати, и Ганя, забравшись с ногами, прижалась к ней, как в детстве к матери — щекой на плечо. 
— Спасибо, что возишься со мной, — сказала Ганя. — По крайней мере, я не один на один с этим. 
— Конечно, — ответила Нина сбивчивым шепотом. — Конечно, ты не одна. Я бы никогда не оставила тебя одну. 
За окном резкий ветер подхватывал и кружил мелкие снежинки. Ганя положила голову Нине на колени, а та, замерев, перебирала ее волосы — шелковое полотно. 
— Хорошо, что я тебя встретила, — проговорила Ганя, и Нина тоже подумала: «Хорошо, что я тебя встретила». Даже страшно стало за прошлое: могла ведь и мимо пройти. 
За окном захрустел свежевыпавший снег, и фары осветили оголенные провода кустов; Ганя вздрогнула, как всякий раз теперь, когда во двор заезжала машина. Но Нина положила руку ей на спину: успокойся. Ладонь показалась горячей. 
Когда в коридоре раздались быстрые тяжелые шаги, Нина подошла к двери — не то чтобы держать ее, не то чтобы встретить незваных гостей. И в дверь постучали. 
В комнату зашли двое. Дежавю. Другие — те же. 
— Вы кто? — кинулась на них Нина, прежде чем они успели что-то сказать, как будто и вправду не знала. 
— А вы? — спросил один, но она не ответила. 
Первый — рослый, с правильным, каким-то даже издевательски красивым лицом — спросил: 
— Кто из вас Ханна Ильинична? 
И Ганя из-за Нининой спины ответила тихо: 
— Я. 
— Вечер добрый, Ханна Ильинична, — сказал красивый. — Разговор у нас к вам. 
— А почему вы повесткой не вызвали, раз поговорить хотели? — поинтересовалась Нина, все еще стоя столбом между Ганей и незваными гостями. 
— А вы кто будете? — спросил с нескрываемым раздражением второй, толстый и неопрятный. 
Видно было, что она мешает «разговору». 
— Я — Нина Ивановна Беккер, — ответила Нина с вызовом. — Жена Генриха Карловича Беккера. 
— А я вас не спрашивал, чья вы жена, — с отвращением сказал толстяк. — Но я полагаю, вы не здесь живете? 
— Здесь, — с тем же вызовом ответила Нина, и враньем это было назвать невозможно, ведь она жила через подъезд — и к черту подробности. 
— Ладно. — Красавчик сплюнул на пол, и Ганя в оцепенении смотрела на этот плевок, как на гвоздь, которым ее заколотят в ящик. — Собирайтесь, Ханна Ильинична. У нас времени мало, скоро ночь, зачем тянуть. 
— А можно не ехать? — по-детски спросила она, как в тот раз, когда пришли за Андрюшей: «А что вы ищете?» 
— Нельзя, — серьезно сказал красавчик, даже не рассмеялся. 
— Вы можете выйти? — спросила Нина. — Женщине нужно переодеться. Не в вечернем же платье ехать к вам. 
Красавчик кивнул толстяку на дверь. 
— У вас пять минут. Советую взять с собой теплые вещи. 
Когда они вышли, Ганя опустилась на пол и, яростно оттирая плевок подолом платья, беззвучно плакала. 
— Вставай, — попросила Нина. — Не надо. Послушай меня! 
Она упала рядом с Ганей на колени и взяла в ладони ее лицо. Горячие ладони обожгло холодное мокрое море. 
— Смотри на меня, — сказала Нина твердо. — Смотри на меня. И слушай внимательно. Все будет хорошо. Ты вернешься. Новый год встретим вместе здесь, как ты и хотела. Ты же знаешь сама, в праздник не забирают, поговорят и завтра отпустят. 
Ганя смотрела на нее и хотела верить, но из глаз предательски лились слезы. Нина продолжала: 
— Сейчас я соберу тебе чемодан, просто на всякий случай. Я уверена, что он не пригодится, но пусть будет с тобой. За Владика не волнуйся: ты знаешь, я люблю его, как сына. Ты поняла? 
— Поняла, — прошептала Ганя и снова осела на пол горой тряпья, когда Нина отпустила ее и пошла складывать вещи. 
— Я не вернусь, — повторяла она как молитву, качаясь из стороны в сторону. — Я не вернусь, не вернусь. 
Надо было слушать Генриха, надо было уехать. 
— Встань, — приказала Нина, как врач приемного покоя. — Подними руки. 
Нина, привстав на цыпочки, стянула с Гани платье и заставила надеть рейтузы и свитер — та безучастно подчинилась. Свое новое подаренное Генрихом пальто с воротником Нина сняла с вешалки и подала Гане: 
— Надень. 
— Что ты… — прошептала Ганя. — Это же подарок. 
— Мой подарок тебе. Накануне Нового года. Надевай, надевай. У меня еще одно есть. 
И Нина улыбнулась самой ошеломляющей из своих улыбок. Она помогла Гане облачиться в пальто и ботинки, сжала ее холодную руку. 
— Ты запомнила, что я тебе сказала? 
— Да. 
— Все слова до единого? 
— Да. 
— Хорошо. 
И они обнялись — порывисто и отчаянно, убеждая друг друга, что это не прощание. 
Красавчик заглянул в дверь: 
— Готова, Ханна Ильинична? 
Ганя вдруг вцепилась в Нину и начала кричать: 
— Помоги, Ниночка, помоги! Я не хочу уходить! 
Толстяк потянул ее за плечо: 
— Ну будет уже, всех соседей распугаешь, нехорошо. 
— Нехорошо вламываться посреди ночи, — сказала Нина из-за Ганиного плеча, и лицо ее исказила гримаса отвращения и злости. 
— Хотите присоединиться, может быть, к гражданке Визель? — спросил толстый, оскалив черные от табака зубы. 
— Закройте дверь с той стороны, — решил за нее красавчик, прежде чем она успела что-нибудь ответить: наверное, с Генрихом связываться им все-таки не хотелось. 
— Выходите, — теперь Гане. — Давайте мне ваш чемодан. 
И Ганя, мгновенно успокоившись, подняв лицо, по которому словно прошла короткая судорога, сделала шаг за порог. 
Нина постояла секунду перед захлопнутой дверью, потом толкнула ее, будто опомнясь, нагнала их уже на лестничной клетке и обхватила Ганю сзади за плечи. 
— Девочка моя, — шептала она Гане в ухо. — Я не могу и не стану с тобой прощаться. Мы еще встретимся. Верь мне. 
— Я верю, — ответила Ганя, откинув голову, затылком ко лбу Нины. — Я никому так не верила. 
— Кстати, — крикнул снизу толстый. — А сын ее где? 
— У бабки, — бросила Нина уже через плечо и захлопнула входную дверь. 
Вернувшись в комнату, она первым делом проверила Владика и, убедившись, что тот крепко спит, прижимая к себе сундучок — даже возня в дверях его не разбудила, так он устал после праздника, — бросилась к окну проводить Ганечку. Увидела, как ее сажают в черный воронок — сердце сжалось в огромный ком — и машина, полоснув желтым сугробы, отъезжает от дома. Закружилась голова, к горлу подошла тошнота, и Нину вырвало — она едва успела добежать через коридор к уборной.